[у лістах захаваны асаблівасці арфаграфіі і пунктуацыі арыгінала]
(новелла)
I. Как дошли мы до ручки
Каждый день вставал я в семь часов и к восьми шёл на службу. Служба состояла в следующем: я должен был пройти 3-4 клм. до столовой научных работников, подождать там час, с’есть кусочек пирога, выйти голодным, пошататься 2-3 часа по городу, снова пойти к столовой, постоять в очереди у вешалки 1 час, на лестнице перед дверьми в столовую — 11/2 часа, за спиной обедающих — 2 часа, за столом — 1 час (иногда и 3), с’есть обед, выйти голодным из-за стола и возвращаться домой часам к 9-10, в темноте, по колено в грязи, несколько раз падая в эту грязь и рискуя, что тебя разденут (в это время уже ни одна душа не показывается на улице в нашем районе).
 |
Якуб Колас і Янка Маўр у Каралішчавічах. Май 1953 г. |
Лёжа в постели, я с ужасом думал, что завтра снова надо идти на службу, пройти 10-12 клм. и так же ночью, по грязи с опасностью возвращаться домой. Если ноги совсем отказывают, я сижу дома голодный. Все мои ходатайства, вплоть до наркомторга, о том, чтобы в случае моей болезни разрешили использовать мою еду члену моей семьи — решительно отклонялись. Даже не разрешили обменяться талонами с моим сотоварищем, чтобы ходить на завтрак по очереди через день и с’едать два завтрака. Начальство не скрывает, что цель этих ограничений — “экономия”. Она даже планируется, и если мы даже захотим во что бы то ни стало использовать весь тот паёк, который нам отпустило государство, то этим нарушаем их план. Вот и вырывают из горла всякими способами. Старшая дочь, прибывшая из Ленинграда со званием инженера, работала в мастерской 10 часов, вырабатывала сдельно рублей 100 в месяц и тоже не видела никакой пищи, кроме своих 600 гр. хлеба. Младшая дочь, студентка, имела карточку в студенческую столовую, но не могла совместить питание с учёбой — не хватало времени. Нужно было выбирать или то или другое. А самое страшное — путешествие поздним вечером домой. Средняя норма падания в грязь — два раза.
Были попытки нападения со стороны “оккупантов”, которым по ночам предоставляется вся полнота власти. Больная жена не видит дома даже тёплой воды — не на чем согреть. Если я свалюсь с ног, слягу, то должен буду погибать — помощи ниоткуда ожидать нельзя. Постепенно силы израсходовались, и физические и моральные. Мы почувствовали (собственно я и жена, как старые и больные), что нам попросту нечем жить. Со дня на день я собирался отказаться от борьбы, лечь и ждать конца. Но позавчера опять шёл. Не знаю, долго ли это продолжалось, если бы…
II. Поворот ручки
Я сижу в бараке. Через щели в дверях белеет снег. Окно не лучше дверей. Но печка натоплена, ярко светит эл-во, играет радио. Туман не позволяет видеть окружающее. Через два дня туман рассеялся, и я с любопытством увидел по бокам высокие горы, почему то местами заросшие ёлкой, а больше ничем. Наш посёлок находится в ущелье, на высоте 1800 м. (!) над уровнем моря. Вдали, за 27 клм. видна Алма-Ата. Там жена и младшая дочь. А я живу здесь со старшей дочерью.
Кроме нас в этой же комнате живёт женщина на сносях. Мы живём в посёлке военного санатория. Дочь занимает должность кино-механика и радио-техника, а я — учитель “частной” 8-й группы (из 7 чел.) при местной школе. Мы получаем по 600 гр. хлеба и три раза в день по тарелке горячего супу. И всё это на месте, никуда ходить не надо. В ближайшие дни переедет сюда и жена — и тогда мы сможем себя считать спасёнными от смерти. К занятиям в школе приступил я тоже частным образом, без документов и оформления. Есть только учительская пенсионная книжка. Поэтому, если тебе не в тягость, сооруди мне на всякий случай такую бумажку: “Знаю Фёдорова И.М. 36 лет. Знаю, что он держал экстерном экзамен при Виленском учительском институте и в течение многих лет был преподавателем истории и географии в средних учебных заведениях”.
Дробязі жыцця
1.
“Янка Мавр. Лицо зверя.
Пьеса в 3-х актах (5 картин). Перевод с белорусского.”Т
акой твор послан мною в Москву Горбунову. Мой полномочный представитель П.Броўка пишет мне всякие приятные вещи, но реально я ничего приятного не видал. Управление по делам искусств не пожелало заключить со мною договор (Бровко пишет, что договор должен заключать театр). Но всё это ерунда — ни на какие конкретные блага я и не рассчитывал. Я довольствуюсь тем моральным удовлетворением, которое дала мне эта работа; я рад, что успел сказать и своё слово, может быть последнее. А из особенностей этой пьесы по крайней мере одна является безусловно выдающейся: пьеса состоит только из одного перевода, а оригинала не существует и не существовало в природе. Только тебе доверяю я эту историческую тайну.
2.
На горизонте снова появился Бэндэ.
10 ран. Доброволец с начала войны. Начальник особого отряда, который состоял из людей “не ниже старшего лейтенанта”. Из 75 человек отряда — 74 погибло, а спасся (чудом) один начальник.
Мимоходом он написал большую книгу о Колосе. Всё необыкновенно в этом необыкновеннейшем человеке <…>. Необыкновенный командир должен выйти и из Якимовича, который теперь рыхтуецца в Андижане. Никак не могу представить его держащим в руках оружие.
 |
3.
Мой адрес: Алма-Ата, п.я. 15. Учителю Фёдорову. При занятиях здорово сказывается ослабление памяти. Помню то, что знал десятки лет тому назад, а что вчера вычитал сегодня уже не помню. Как утешили африканские события в американском масштабе! Может быть, это начало конца? А, может быть, мы вернёмся в Минск и заживём прежней жизнью? Как странно ставить такой вопрос.
Ну вот табе і ўся “навэла”.
До свидания.
Я.Маўр
P.S. А ў хаце цёпла!.. І ісці нікуды не трэба!..
Ды яшчэ зараз дадуць талерку гарачай стравы…А ўвечары яшчэ раз дадуць…Жывем!!!...
16/ХІ-42.*
**9 чэрвеня 1943 года з Алма-Аты ў Ташкент Янка Маўр пісаў Якубу Коласу:
Атрымаў тваю паэму. Дзякую за памяць. На 28 старонцы знайшоў верш, які прагучаў для мяне як голас жывога Коласа (“Люблю я лес…”). Гэтыя радкі лічу я і самымі лепшымі.
Калі я чую леса голас,
Таемны шум, нібы шагі,—
Здаецца мне, што гэта Колас
Шукае там баравікі.
Як бачыш, і мы не лыкам шытыя. Толькі псуе справу русізм — ”шагі”. Але на 9 ст. я знайшоў у цябе “совецкую ўласць”, і гэта мяне супакоіла. Нездарма я пачаў пісаць байкі. Але лёс гэтых баек такі самы, як і ўсёй маёй “творчасці”— ніякага водгуку. Што дрэнна, чым дрэнна — ніхто не кажа. Бачыш, шкадуюць маю старасць. Цяпер я на сваёй скуры адчуваю, што маўчанне — самы горшы від крытыкі. Тут я напісаў адну аднаактоўку, яна трапіла на падмосткі і была сустрэта нават вельміпрыхільна. Такім чынам, тут я меў водгук. Але толькі тут “за граніцай”.
Я стаю цяпер на раздарожжы і ламаю галаву: ці варта мне ісці далей гэтым шляхам? Можа я раблю такую справу, аб якой людзі саромяцца мне казаць у вочы?Ну, ды не варта цяпер аб гэтым гаварыць.
Сэнс жыцця майго на даным этапе — бульба. Пасадзілі яе мы цэлых пяць вёдзер. Сядзім над ёю і чакаем, калі можна будзе яе пакаштаваць. А яна і вылазіць не хоча: 30 дзён сядзіць у зямлі.
Можа гэта і к лепшаму: сёння, напр., тоўсты пласт снега пакрыў усю нашу тэрыторыю. Наогул лета і цяпла мы яшчэ не бачылі. Адрэзаны ад свету і ад… прадуктаў.Я так быў упэўнены, што сёлета мы паедзем дахаты. Але саюзнічкі пасля Туніса будуць адпачываць год — і прыдзецца пачакаць. Хоць нашы ўдары па немцах цяпер зрабіліся і мацнейшымі.
Але, як цяжка адчуваць сябе непатрэбным! Каб гэта было тады, у 1906 годзе, то пэўна я быў ужо ў партызанах. А цяпер— ні туды і ні сюды.
Ну, бывай.…А ўсё такі адну кнігу я, відаць, яшчэ напішу!
Твой Маўр
Вось яшчэ некалькі радкоў з ліста Івана Міхайлавіча: “Ці ўбачым мы нашы беларускія баравічкі пад елкай? Ці застануцца яны пасля паганых немцаў?” Тыя ж перажыванні прасочваюцца ў “Кнізе ташкенцкага быція” Коласа: “Ці ступлю на тую дарогу, што прывядзе да родных куточкаў, на Свіслач, у Вусце, Беразянку і Балачанку? Як томіцца душа…” Пісьменнікі аднолькава моцна жадалі дыхаць родным паветрам, вярнуцца ў Беларусь.
Пасля ваеннага ліхалецця Янка Маўр прыехаў у Мінск. Аднак і пасля вайны ліставанне не абрываецца: перапіска пісьменнікаў працягваецца ў 1950-я гады.Ліст да Коласа, які датуецца “1950.12”, Маўр падпісваў з прысутнай яму самаіроніяй і гумарам: “Твой Маўр-Дзя-Дун”. А пра цеплыню яго адносін сведчаць шчырыя звароты: “Дарагі Якуб!”, “Дарагі сваток і браток”, “Дружа”.
Таццяна МАКАРАНКА,
старшы навуковы супрацоўнік
навукова-фондавага аддзела Дзяржаўнага
літаратурна-мемарыяльнага музея Якуба Коласа